Служанка арендатора - Страница 16

Маркус поравнялся с липовой беседкой, образовавшейся из перепутавшихся ветвей старых лип: там стоял стол и две грубо сделанные скамейки.

Со стороны нового владельца „Оленьей рощи“ было большой нескромностью подойти к столу, на котором лежали ножницы, наперсток и несколько штук тонкого белья, приготовленного для починки. Все это указывало на то, что беседка служила местопребыванием дамы.

Там же стояла чернильница и рядом с нею лежала открытая толстая записная тетрадь. Сомнений больше не было: в этом зеленом убежище фрейлейн гувернантка оседлывает своего Пегаса и творит чувствительные стишки…

Однако, бросив мельком взгляд на записи, Маркус рассмеялся: мало поэзии было в них. „Две пары голубей продано в Тильрод, а также шестьдесят яиц“ и так далее. Следовательно, если пальцы фрейлейн гувернантки испачканы сегодня чернилами, то в этом всецело виновата хозяйственная книга.

Маркус пошел дальше, туда, где оканчивался луг, уступая место нескольким грядкам овощей, приютившихся в углу сада. Вправо от дома кусты малины образовали живую изгородь, отделявшую сад от двора – здесь в дальнейшем должны были быть проложены рельсы.

Закудахтала пара „уцелевших кур“, залаяла собака, скрипнула калитка, и меж ветвей мелькнуло что-то белое.

Маркус невольно натянул плотнее перчатку на правой руке и ускорил шаги навстречу даме в белом платье. Но это была только служанка, появление которой всегда так сердило его, что кровь бросалась ему в голову. На свой нищенский костюм она надела широкий белый кухонный передник и высоко засучила рукава рубашки: ни безобразного платка, „наглазника“, ни шляпы на ней не было!

Не заметив неподвижно стоявшего помещика, девушка наклонилась и стала срезать разную зелень кухонным ножом. Кончив работу, она подняла голову и увидела Маркуса. Яркая краска разлилась по ее лицу, и первым ее движением было опустить полотняные рукава на обнаженные руки, но она удержалась, не сделав этого.

Какое-то странное, почти непреодолимое чувство побуждало Маркуса почтительно снять шляпу перед этой стройной, гордо выпрямившейся девушкой, как будто перед ним стояла дама в белом туалете, которую ему рисовало воображение. Однако его неприязнь была настолько велика, что удержала его от поступка, непоследовательность которого он ясно сознавал!…

Он не хотел поддерживать в этой надменной девчонке, что он принимает ее заимствованную важность за чистую монету, поэтому он, слегка дотронувшись до полей шляпы, холодным, деловым тоном спросил господина судью. При этом он заметил выражение страха на ее лице и в темных глазах, устремленных на него. Она, разумеется, подумала, что наступила та роковая минута, когда незаконные обитатели мызы должны будут отправиться на все четыре стороны.

Девушка почтительно ответила тоном, соответствующим ее положению, что господин судья дома, и почтет за честь принять у себя нового владельца.

– А фрейлейн Агнесса Франц? – спросил он.

Она выпрямилась, словно своим вопросом он уже оскорбил ее юную госпожу. Искусственное смирение было мигом забыто; опустив глаза, она решительно заявила:

– Ее вы не увидите!

– Почему? Разве она уехала куда-нибудь?

Легкая улыбка скользнула по ее губам.

– До поездки ей так же далеко, как птице в клетке до летания!

– Опять загадки, в которые вы любите облекать все, касающееся вашей госпожи! – с досадой заметил Маркус, не заметив, как это „вы“ сорвалось с его губ. – Впрочем, всей этой таинственности скоро придет конец, – решительно прибавил он. – Через несколько минут я увижу собственными глазами, что скрывается за этой „статуей из Сакса“!

– Нет, не увидите!

– Вот как! Вы это знаете так же верно, как если бы у вас с госпожой были одни мысли и одна душа?

– Вы не ошиблись!

Маркус насмешливо улыбнулся.

– Возможно, что это и так, – иронически заметил он. – Очень часто горничные играют роль наперсниц при своих госпожах, почему же им не исполнять этой роли и при гувернантках? Однако, не думаю, чтобы дамы любили, когда хвастаются этой близостью!

Она наклонилась, чтобы поднять несколько корешков, выпавших у нее из рук, потом быстро выпрямилась, и глаза ее сверкнули ненавистью.

– Разве горничная не обязана знать тех, для кого ее госпоже не угодно быть дома? А она…

Девушка вдруг покраснела, запнулась и в смущении кусала губы, как бы желая вернуть назад вырвавшиеся у нее резкие слова. Она, должно быть, с ужасом вспомнила, что тот, для кого ее госпоже не угодно быть дома, владелец мызы, и от него зависело лишить ее гордую госпожу последнего убежища…

Маркус наслаждался ее смущением и не хотел ни одним словом вывести ее из мучительного состояния страха, в котором она как бы замерла, хотя эта стройная, как-то вдруг съежившаяся девушка в эту минуту не походила более на „недотрогу“, а скорее напоминала испуганную лань.

– Ей бы не хотелось, чтобы кто-то нарушил уединение, в котором она живет! – проговорила она почти умоляющим голосом, едва переводя дыхание.

– Ну, я не верю этому! – возразил он, нисколько не тронутый. – Гувернантки больше всего любят общество, и, попадая в богатый дом, не стремятся к монашескому уединению!

Она опять выпрямилась обычным движением, и на губах ее мелькнула горькая усмешка.

– Может быть, она лучше других, тех „синих чулков“ или легкомысленно предающихся удовольствиям гувернанток, благодаря которым вы составили такое мнение о всех вообще гувернантках! – заметила она. – Кроме того, я могу напомнить вам ваши собственные слова, сказанные вчера, что вы будете избегать ее по мере сил и возможности!