Служанка арендатора - Страница 42

– Довольны ли вы? – спросила она, и в ее голосе слышались досада и горечь. – Если бы в каждом добром деле были скрыты такие острые шипы, то…

– Зачем вы мучаете и себя, и меня этой злобой, которая у вас совсем неискренна, – прервал он ее, надевая шляпу и выходя на балкон. – Да, я настоял на своем, но кто может упрекнуть меня за это?… Вы же только сдержали свое слово, разве это нехорошо?… За это я рыцарски провожу вас домой… Нет, нет, не протестуйте! – прибавил он, заметив ее испуганный жест. – Вы, вероятно, не знаете, что „Оленья роща“ кишит цыганами?

– В самом деле?… Что ж, они возьмут меня с собой и заставят плясать на канате? – проговорила она со смехом, спускаясь впереди него по лестнице.

– Положим, не на канате, а под холщевым навесом, – возразил он, – среди диких цыганских лиц, как я уже видел вас сегодня! Но об этом я расскажу после, когда в мансарде сменят гнев на милость! О, конечно, до этого еще далеко, – поспешил он прибавить, – но я знаю, что через полчаса белый платок и рабочее платье, а вместе с ним и служанка судьи – исчезнут навсегда, поэтому постараюсь, насколько возможно, воспользоваться этим моментом!

Она бросила на него быстрый взгляд – он шел с серьезным лицом, умышленно замедляя шаги.

Они подходили уже к роще, когда Маркус спросил без всяких околичностей:

– Что думает делать молодой Франц по выздоровлении? Не вернется же он в Калифорнию?

Она отрицательно покачала головой.

– „Лучше мостить тюрингенское шоссе“, – сказал он мне в первую минуту свидания.

Тяжело вздохнув, она прибавила:

– Вы теперь знаете, в каком положении вернулось на родину „золотое дитятко“ судьи!… Несчастный рассказывал мне, как вы сжалились над ним, подняв его на дороге, и первую ночь он провел у вас… Чувство стыда не позволило ему остаться в усадьбе – он предпочел лучше умереть в лесу, чем пользоваться состраданием чужих людей. И Отто был прав, – прервала она себя и прижала руку к груди, – я вполне его понимаю: смерть и одиночество легче, нежели жизнь под унизительным гнетом благодеяния!

Замолчав, она грустно смотрела вдаль, и Маркус ни одним звуком не нарушил ее молчания.

– Отто с трудом протащился лесом, – продолжала она с глубоким вздохом, – и упал ко мне на руки у ворот мызы…

– Как же вы смогли увести его с мызы?

– Страх удвоил мои силы: надо было удалить его от глаз родителей; бедная старушка не вынесла бы его жалкого положения!

– Но до лесного домика очень далеко!

– В тот день это расстояние показалось бесконечным, но на дороге попался помощник. Лесничий, этот преданный человек, был товарищем детских игр и другом юности Отто. Он обрадовался встрече и плакал во время печального свидания, а через несколько часов бедный Отто уже лежал в бреду…

– И шумел на весь лес, – сумрачно добавил Маркус, – а умники, слышавшие его безумный хохот, что в угловой комнате лесника с завешанными окнами идет веселая пирушка… Да, я знаю, что для того, чтобы загладить и заставить забыть жестокое мстительное слово, глубоко ранившее благородное сердце, мало целой жизни, полной безграничной, пламенной любви.

Девушка испуганно отвернулась и, казалось, собиралась убежать, но ее спутник как будто не заметил этого намерения. Делая вид, что он и не думал уклоняться от главной темы разговора, Маркус спокойно спросил:

– Чем занимался прежде бывший золотоискатель?

– Сельским хозяйством! – ответила она. – Он собирался продолжать аренду Гельзунгена, но его планы рухнули, а теперь, когда он потерпел страшное фиаско, его намерения стали гораздо скромнее. Какая-нибудь, пусть самая тяжелая работа в глуши и совместная жизнь с матерью – дальше этого не заходят его желания.

– Тогда ему лучше всего остаться в „Оленьей роще“.

Она остановилась, и глаза ее блеснули радостью, когда она взглянула на него.

– А вы отдали бы ему в аренду мызу?

Он пожал плечами.

– Этим я не могу больше распоряжаться!

– Не можете? – беззвучно пролепетала она, побледнев. – Неужели вы продали „Оленью рощу“?

Маркус быстро обернулся к ней.

– Что вы?… Да разве я расстанусь с этим чудным уголком, совершенно незаслуженно свалившимся мне с неба?!… Нет, скорее я продам свою виллу!… Дело в том, что мыза уже не принадлежит к усадьбе.

– И вы не имеете никаких прав на нее? – с испугом спросила она. – Неужели несчастным старикам придется остаться без крова и пристанища? – с отчаянием вскричала она, в ужасе стискивая руки. – И это в то время, когда вы только что положили на постель больной чертеж новой постройки!… Как это жестоко!… Зачем вы это делали без разрешения нового владельца?

– Я был уверен в согласии владелицы.

– Владелицы?!… – растеряно повторила она. – Мыза принадлежит даме? – уже бодрее прибавила она. – Вы только что говорили, что Отто мог бы остаться в „Оленьей роще“, значит, новая владелица тоже будет сдавать мызу в аренду?

Маркус пожал плечами и с улыбкой смотрел в ее лицо, на котором отражалось боязливо-напряженное ожидание.

– Я не знаю, об этом вам придется спросить Агнессу Франц!

Девушка настолько оторопела, что даже не старалась высвободить руки, которыми он завладел и крепко держал в своих.

Маркус рассказал ей, как случайно нашел завещание тетки и в доказательство своих слов вынул из кармана записную книжку покойной вдовы главного лесничего.

Слезы умиления текли по лицу девушки, когда она читала строки, написанные знакомым почерком.

– Это не законное завещание! – решительно заявила она, возвращая записную книжку. – Никто в мире не признал бы прав наследницы, назначенной таким образом.